Неточные совпадения
Пан усмехнулся: «Спасения
Я уж не чаю давно,
В
мире я чту только
женщину,
Золото, честь и вино.
Она вверилась мне снова с прежней беспечностью, — я ее не обману: она единственная
женщина в
мире, которую я не в силах был бы обмануть.
— Делай! — сказал он дьякону. Но о том, почему русские — самый одинокий народ в
мире, — забыл сказать, и никто не спросил его об этом. Все трое внимательно следили за дьяконом, который, засучив рукава, обнажил не очень чистую рубаху и странно белую, гладкую, как у
женщины, кожу рук. Он смешал в четырех чайных стаканах портер, коньяк, шампанское, посыпал мутно-пенную влагу перцем и предложил...
— Да, — тут многое от церкви, по вопросу об отношении полов все вообще мужчины мыслят более или менее церковно. Автор — умный враг и — прав, когда он говорит о «не тяжелом, но губительном господстве
женщины». Я думаю, у нас он первый так решительно и верно указал, что
женщина бессознательно чувствует свое господство, свое центральное место в
мире. Но сказать, что именно она является первопричиной и возбудителем культуры, он, конечно, не мог.
Женщину воспитали столь искусно, что она подает вам себя даже как бы музыкально, а овощи у них лучшие в
мире, это всеми признано.
Редко слышал он возгласы восторга, а если они раздавались, то чаще всего из уст
женщин пред витринами текстильщиков и посудников, парфюмеров, ювелиров и меховщиков. Впрочем, можно было думать, что большинство людей немело от обилия впечатлений. Но иногда Климу казалось, что только похвалы
женщин звучат искренней радостью, а в суждениях мужчин неудачно скрыта зависть. Он даже подумал, что, быть может, Макаров прав:
женщина лучше мужчины понимает, что все в
мире — для нее.
— Я не умею говорить об этом, но — надо. О великодушии, о милосердии к
женщине, наконец! Да! О милосердии. Это — самое одинокое существо в
мире —
женщина, мать. За что? Одинока до безумия. Я не о себе только, нет…
«Вот, Клим, я в городе, который считается самым удивительным и веселым во всем
мире. Да, он — удивительный. Красивый, величественный, веселый, — сказано о нем. Но мне тяжело. Когда весело жить — не делают пакостей. Только здесь понимаешь, до чего гнусно, когда из людей делают игрушки. Вчера мне показывали «Фоли-Бержер», это так же обязательно видеть, как могилу Наполеона. Это — венец веселья. Множество удивительно одетых и совершенно раздетых
женщин, которые играют, которыми играют и…»
— Ты прекраснее всего в
мире, ты первая
женщина, ты… ты…
— Нет, не оставлю! Ты меня не хотел знать, ты неблагодарный! Я пристроил тебя здесь, нашел женщину-клад. Покой, удобство всякое — все доставил тебе, облагодетельствовал кругом, а ты и рыло отворотил. Благодетеля нашел: немца! На аренду имение взял; вот погоди: он тебя облупит, еще акций надает. Уж пустит по
миру, помяни мое слово! Дурак, говорю тебе, да мало дурак, еще и скот вдобавок, неблагодарный!
— Ольга!.. Вы… лучше всех
женщин, вы первая
женщина в
мире! — сказал он в восторге и, не помня себя, простер руки, наклонился к ней.
Она теперь только поняла эту усилившуюся к ней, после признания, нежность и ласки бабушки. Да, бабушка взяла ее неудобоносимое горе на свои старые плечи, стерла своей виной ее вину и не сочла последнюю за «потерю чести». Потеря чести! Эта справедливая, мудрая, нежнейшая
женщина в
мире, всех любящая, исполняющая так свято все свои обязанности, никого никогда не обидевшая, никого не обманувшая, всю жизнь отдавшая другим, — эта всеми чтимая
женщина «пала, потеряла честь»!
Женщины того
мира казались ему особой породой. Как пар и машины заменили живую силу рук, так там целая механика жизни и страстей заменила природную жизнь и страсти. Этот
мир — без привязанностей, без детей, без колыбелей, без братьев и сестер, без мужей и без жен, а только с мужчинами и
женщинами.
Она примирительно смотрела на весь
мир. Она стояла на своем пьедестале, но не белой, мраморной статуей, а живою, неотразимо пленительной
женщиной, как то поэтическое видение, которое снилось ему однажды, когда он, под обаянием красоты Софьи, шел к себе домой и видел женщину-статую, сначала холодную, непробужденную, потом видел ее преображение из статуи в живое существо, около которого заиграла и заструилась жизнь, зазеленели деревья, заблистали цветы, разлилась теплота…
И вот она, эта живая
женщина, перед ним! В глазах его совершилось пробуждение Веры, его статуи, от девического сна. Лед и огонь холодили и жгли его грудь, он надрывался от мук и — все не мог оторвать глаз от этого неотступного образа красоты, сияющего гордостью, смотрящего с любовью на весь
мир и с дружеской улыбкой протягивающего руку и ему…
И только верующая душа несет горе так, как несла его эта
женщина — и одни
женщины так выносят его!» «В женской половине человеческого рода, — думалось ему, — заключены великие силы, ворочающие
миром.
— Ничего, бабушка. Я даже забывал, есть ли оно, нет ли. А если припоминал, так вот эти самые комнаты, потому что в них живет единственная
женщина в
мире, которая любит меня и которую я люблю… Зато только ее одну и больше никого… Да вот теперь полюблю сестер, — весело оборотился он, взяв руку Марфеньки и целуя ее, — все полюблю здесь — до последнего котенка!
— Чем и как живет эта
женщина! Если не гложет ее мука, если не волнуют надежды, не терзают заботы, — если она в самом деле «выше
мира и страстей», отчего она не скучает, не томится жизнью… как скучаю и томлюсь я? Любопытно узнать!
— Как первую
женщину в целом
мире! Если б я смел мечтать, что вы хоть отчасти разделяете это чувство… нет, это много, я не стою… если одобряете его, как я надеялся… если не любите другого, то… будьте моей лесной царицей, моей женой, — и на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать — и долго не смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы сегодня в семейный праздник, в день рождения вашей сестры…
Нехлюдов знал Масленникова еще давно по полку. Масленников был тогда казначеем полка. Это был добродушнейший, исполнительнейший офицер, ничего не знавший и не хотевший знать в
мире, кроме полка и царской фамилии. Теперь Нехлюдов застал его администратором, заменившим полк губернией и губернским правлением. Он был женат на богатой и бойкой
женщине, которая и заставила его перейти из военной в статскую службу.
Если бы дело шло о сравнениях, я сравнил бы влияние
женщины с той скрытой теплотой, которая, по учению физики, спаивает малейшие атомы материи и двигает
мирами…
Мы вообще знаем Европу школьно, литературно, то есть мы не знаем ее, а судим à livre ouvert, [Здесь: с первого взгляда (фр.).] по книжкам и картинкам, так, как дети судят по «Orbis pictus» о настоящем
мире, воображая, что все
женщины на Сандвичевых островах держат руки над головой с какими-то бубнами и что где есть голый негр, там непременно, в пяти шагах от него, стоит лев с растрепанной гривой или тигр с злыми глазами.
Внутренний
мир ее разрушен, ее уверили, что ее сын — сын божий, что она — богородица; она смотрит с какой-то нервной восторженностью, с магнетическим ясновидением, она будто говорит: «Возьмите его, он не мой». Но в то же время прижимает его к себе так, что если б можно, она убежала бы с ним куда-нибудь вдаль и стала бы просто ласкать, кормить грудью не спасителя
мира, а своего сына. И все это оттого, что она женщина-мать и вовсе не сестра всем Изидам, Реям и прочим богам женского пола.
Бедные матери, скрывающие, как позор, следы любви, как грубо и безжалостно гонит их
мир и гонит в то время, когда
женщине так нужен покой и привет, дико отравляя ей те незаменимые минуты полноты, в которые жизнь, слабея, склоняется под избытком счастия…
Много раз в моей жизни у меня бывала странная переписка с людьми, главным образом с
женщинами, часто с такими, которых я так никогда и не встретил. В парижский период мне в течение десяти лет писала одна фантастическая
женщина, настоящего имени которой я так и не узнал и которую встречал всего раза три. Это была
женщина очень умная, талантливая и оригинальная, но близкая к безумию. Другая переписка из-за границы приняла тяжелый характер. Это особый
мир общения.
Но явилась помощь, — в школу неожиданно приехал епископ Хрисанф [Епископ Хрисанф — автор известного трехтомного труда — «Религии древнего
мира», статьи — «Египетский метампсихоз», а также публицистической статьи — «О браке и
женщине». Эта статья, в юности прочитанная мною, произвела на меня сильное впечатление. Кажется, я неверно привел титул ее. Напечатана в каком-то богословском журнале семидесятых годов. (Комментарий М. Горького.)], похожий на колдуна и, помнится, горбатый.
— Варваре-то улыбнулся бы радостью какой! Чем она тебя прогневала, чем грешней других? Что это:
женщина молодая, здоровая, а в печали живет. И вспомяни, господи, Григорья, — глаза-то у него всё хуже. Ослепнет, — по
миру пойдет, нехорошо! Всю свою силу он на дедушку истратил, а дедушка разве поможет… О господи, господи…
Ее пленяли и Гретхен, и пушкинская Татьяна, и мать Гракхов, и та
женщина, кормящая своею грудью отца, для которой она могла служить едва ли не лучшей натурщицей в целом
мире.
Ей-богу, я хотел бы на несколько дней сделаться лошадью, растением или рыбой или побыть
женщиной и испытать роды; я бы хотел пожить внутренней жизнью и посмотреть на
мир глазами каждого человека, которого встречаю.
— К вам и ко всем в
мире женщинам.
Никто уже не сомневался в ее положении; между тем сама Аннушка, как ни тяжело ей было, слова не смела пикнуть о своей дочери — она хорошо знала сердце Еспера Иваныча: по своей стыдливости, он скорее согласился бы умереть, чем признаться в известных отношениях с нею или с какою бы то ни было другою
женщиной: по какому-то врожденному и непреодолимому для него самого чувству целомудрия, он как бы хотел уверить целый
мир, что он вовсе не знал утех любви и что это никогда для него и не существовало.
Как некогда Христос сказал рабам и угнетенным: «Вот вам религия, примите ее — и вы победите с нею целый
мир!», — так и Жорж Занд говорит
женщинам: «Вы — такой же человек, и требуйте себе этого в гражданском устройстве!» Словом, она представительница и проводница в художественных образах известного учения эмансипации
женщин, которое стоит рядом с учением об ассоциации, о коммунизме, и по которым уж, конечно,
миру предстоит со временем преобразоваться.
Но опять-таки дело в том, что ведь Смитиха была сама по себе безумнейшая и сумасброднейшая
женщина в
мире.
Они так страстно следят за этою шелковою зыбью, так жадно хотят проникнуть тайну, которая за нею скрывается, так обаятельно льстят, что бедная
женщина, незаметно для самой себя, petit a petit, [мало-помалу (франц.)] погружается в этот чарующий
мир, где все мягко, душисто, уютно, тепло…
В такое время, когда прелестнейшие
женщины в
мире забывают предания de la vieille courtoisie franГaise, pour fraterniser avec la soldatesque, [старинной французской учтивости ради братания с солдатней (франц.)] когда весь
мир звучит любезными, но отнюдь не запечатленными добродетелью мотивами из «La fille de m-me Angot», [«Дочери мадам Анго» (франц.)] когда в наиболее высокопоставленных салонах танцуют кадрили под звуки «ah, j'ai un pied qui r'mue», когда все «моды и робы», турнюры и пуфы, всякий бант, всякая лента, всякая пуговица на платье, все направлено к тому, чтобы мужчина, не теряя времени на праздные изыскания, смотрел прямо туда, куда нужно смотреть, — в такое время, говорю я, некогда думать об aperГus, [отвлеченностях (франц.)] а нужно откровенно, franchement, [чистосердечно (франц.)] сказать себе: «хватай, лови, пей, ешь и веселись!»
Две
женщины превращались в миртовые ветки, делаясь символом общего
мира.
Как
женщина, Раиса Павловна относилась ко всему, что происходило вокруг нее и с ней самой, с большой страстностью, и в ее глазах вся путаница творящихся в заводском
мире событий окрашивалась слишком ярко.
— Да, это совершенно особенный
мир, — захлебываясь, говорила Раиса Павловна. — Нигде не ценится
женщина, как в этом
мире, нигде она не ценится больше, как
женщина.
Женщине здесь поклоняются, ей приносят в жертву все, даже жизнь, она является царицей, связующей нитью, всесильным центром.
— Видел. У моей двери тоже. Ну, до свиданья! До свиданья, свирепая
женщина. А знаете, друзья, драка на кладбище — хорошая вещь в конце концов! О ней говорит весь город. Твоя бумажка по этому поводу — очень хороша и поспела вовремя. Я всегда говорил, что хорошая ссора лучше худого
мира…
Они смотрели в лицо
женщины, худое, бледное; перед ними все ярче освещалось святое дело всех народов
мира — бесконечная борьба за свободу.
Я молча смотрел на губы. Все
женщины — губы, одни губы. Чьи-то розовые, упруго-круглые: кольцо, нежная ограда от всего
мира. И эти: секунду назад их не было, и только вот сейчас — ножом, — и еще каплет сладкая кровь.
Мы шли двое — одно. Где-то далеко сквозь туман чуть слышно пело солнце, все наливалось упругим, жемчужным, золотым, розовым, красным. Весь
мир — единая необъятная
женщина, и мы — в самом ее чреве, мы еще не родились, мы радостно зреем. И мне ясно, нерушимо ясно: все — для меня, солнце, туман, розовое, золотое — для меня…
И сокровенная мечта сразу станет явью, и он будет смотреть на них, брать их за руки, слушать их нежный смех и пение, и это будет непонятным, но радостным утешением в той страстной жажде, с которой он стремился к одной
женщине в
мире, к ней, к Шурочке!
Я его встречал, кроме Петербурга, в Молдавии и в Одессе, наконец, знал эту даму, в которую он был влюблен, — и это была прелестнейшая
женщина, каких когда-либо создавал божий
мир; ну, тогда, может быть, он желал казаться повесой, как было это тогда в моде между всеми нами, молодежью… ну, а потом, когда пошла эта всеобщая слава, наконец, внимание государя императора, звание камер-юнкера — все это заставило его высоко ценить свое дарование.
Как я глубоко и сильно была привязана к тебе, в этом я кидаю перчатку всем в
мире женщинам! — воскликнула Настенька.
Вот отчего эта задумчивость и грусть без причины, этот сумрачный взгляд на жизнь у многих
женщин; вот отчего стройный, мудро созданный и совершающийся по непреложным законам порядок людского существования кажется им тяжкою цепью; вот, одним словом, отчего пугает их действительность, заставляя строить
мир, подобный
миру фата-морганы.
Что бы
женщина ни сделала с тобой, изменила, охладела, поступила, как говорят в стихах, коварно, — вини природу, предавайся, пожалуй, по этому случаю философским размышлениям, брани
мир, жизнь, что хочешь, но никогда не посягай на личность
женщины ни словом, ни делом.
А то на скачки: женщина-жокей, первая в
мире и никем не победимая.
Помяни мое слово, что лет через тридцать
женщины займут в
мире неслыханную власть.
В-8-х, ввиду безграничного нравственного и общественного влияния
женщин конгресс убеждает их оказать свою поддержку всему тому, что может способствовать
миру, ибо иначе на их ответственности должно лежать в большей мере всякое продолжение настоящего военного положения.